Ахмадулина Белла Ахатовна

(1937 — 2010)

Русская поэтесса, писательница, переводчица, одна из крупнейших русских лирических поэтесс второй половины XX века была, как и положено в советское время, членом многих организаций — Союза российских писателей, исполкома Русского ПЕН-центра, Общества друзей Музея изобразительных искусств имени А.С. Пушкина, почетным членом Американской академии искусств и литературы, лауреатом Государственной премии Российской Федерации и Государственной премии СССР. Но если кто-то произносит ее имя, то вряд ли хоть когда-то ассоциирует ее с этими званиями и регалиями, потому как давно ее образ у почитателей связан с образом Прекрасной Дамы современной российской поэзии, с изысканным обликом и слогом.

А между тем родилась девочка Изабелла в семье с очень даже серьезными родителями: отец был комсомольский и партийный работник, в годы Великой Отечественной войны гвардии майор, заместитель по политчасти командира 31 го отдельного зенитно-артиллерийского дивизиона, в дальнейшем крупный ответственный работник Государственного таможенного комитета СССР, а мать работала переводчицей в органах госбезопасности.

Белла начала писать стихи еще в школьные годы, а в 1960 году окончила Литературный институт в Москве. Первый сборник ее стихотворений «Струна» появился в 1962 году. Далее последовали поэтические сборники «Озноб» (1968), «Уроки музыки» (1970), «Стихи» (1975), «Метель» (1977), «Свеча» (1977), «Тайна» (1983), «Сад» (1989). Для поэзии Ахмадулиной характерны напряженный лиризм, изысканность форм, очевидная перекличка с поэтической традицией прошлого. В 1970 х годах посетила Грузию, и с тех пор эта земля заняла в ее творчестве заметное место, она переводила много грузинских авторов. И непременно была участницей любых споров и демаршей по отношению к душной для передовых литераторов политической власти государства той поры: в 1979 году участвовала в создании неподцензурного литературного альманаха «МетрОполь», не раз высказывалась в поддержку советских диссидентов, и ее заявления в их защиту публиковались в «Нью-Йорк таймс», неоднократно передавались по «Радио Свобода» и «Голосу Америки». Часто участвовала во многих мировых поэтических фестивалях, чем раздражала власти, в 1993 году подписала «Письмо сорока двух» с требованиями к правительству и президенту, а в 2001 году — письмо в защиту телеканала НТВ. Для ее позиции гражданина, как и для ее поэзии, любая мелочь может служить импульсом, окрылить смелую фантазию, рождающую дерзкие образы, фантастические, вневременные события; все может стать одухотворенным, символичным, как любое явление природы. И при всей своей изысканной, велеречивой устаревшей лексике Ахмадулина умела оставаться абсолютно современным поэтом.

Эти качества, удивляя окружающих в обыденности, были «человеческими чертами среди бесчеловечности, глотком тепла среди ледяного мира», как писали о ней критики.

Последние годы и часы жизни поэтесса провела на даче в Переделкине, как, впрочем, и многие другие созвучные ей поэты эпохи.

Ахмадулина Белла Ахатовна

Русская поэтесса, писательница, переводчица, одна из крупнейших русских лирических поэтесс второй половины XX века была, как и положено в советское время, членом многих организаций — Союза российских писателей, исполкома Русского ПЕН-центра, Общества друзей Музея изобразительных искусств имени А.С. Пушкина, почетным членом Американской академии искусств и литературы, лауреатом Государственной премии Российской Федерации и Государственной премии СССР. Но если кто-то произносит ее имя, то вряд ли хоть когда-то ассоциирует ее с этими званиями и регалиями, потому как давно ее образ у почитателей связан с образом Прекрасной Дамы современной российской поэзии, с изысканным обликом и слогом.

А между тем родилась девочка Изабелла в семье с очень даже серьезными родителями: отец был комсомольский и партийный работник, в годы Великой Отечественной войны гвардии майор, заместитель по политчасти командира 31 го отдельного зенитно-артиллерийского дивизиона, в дальнейшем крупный ответственный работник Государственного таможенного комитета СССР, а мать работала переводчицей в органах госбезопасности.

Белла начала писать стихи еще в школьные годы, а в 1960 году окончила Литературный институт в Москве. Первый сборник ее стихотворений «Струна» появился в 1962 году. Далее последовали поэтические сборники «Озноб» (1968), «Уроки музыки» (1970), «Стихи» (1975), «Метель» (1977), «Свеча» (1977), «Тайна» (1983), «Сад» (1989). Для поэзии Ахмадулиной характерны напряженный лиризм, изысканность форм, очевидная перекличка с поэтической традицией прошлого. В 1970 х годах посетила Грузию, и с тех пор эта земля заняла в ее творчестве заметное место, она переводила много грузинских авторов. И непременно была участницей любых споров и демаршей по отношению к душной для передовых литераторов политической власти государства той поры: в 1979 году участвовала в создании неподцензурного литературного альманаха «МетрОполь», не раз высказывалась в поддержку советских диссидентов, и ее заявления в их защиту публиковались в «Нью-Йорк таймс», неоднократно передавались по «Радио Свобода» и «Голосу Америки». Часто участвовала во многих мировых поэтических фестивалях, чем раздражала власти, в 1993 году подписала «Письмо сорока двух» с требованиями к правительству и президенту, а в 2001 году — письмо в защиту телеканала НТВ. Для ее позиции гражданина, как и для ее поэзии, любая мелочь может служить импульсом, окрылить смелую фантазию, рождающую дерзкие образы, фантастические, вневременные события; все может стать одухотворенным, символичным, как любое явление природы. И при всей своей изысканной, велеречивой устаревшей лексике Ахмадулина умела оставаться абсолютно современным поэтом.

Эти качества, удивляя окружающих в обыденности, были «человеческими чертами среди бесчеловечности, глотком тепла среди ледяного мира», как писали о ней критики.

Последние годы и часы жизни поэтесса провела на даче в Переделкине, как, впрочем, и многие другие созвучные ей поэты эпохи.


Стихи О Тарусе

О каких местах писал поэт

Быть по сему: оставьте мне...

Быть по сему: оставьте мне
закат вот этот закалужский,
и этот лютик золотушный,
и этот город захолустный
пучины схлынувшей на дне.

Нам преподносит известняк,
придавший местности осанки,
стихии внятные останки,
и как бы у ее изнанки
мы все нечаянно в гостях.

В блеск перламутровых корост
тысячелетия рядились,
и жабры жадные трудились,
и обитала нелюдимость
вот здесь, где площадь и киоск.

Не потому ли на Оке
иные бытия расценки,
что все мы сведущи в рецепте:
как, коротая век в райцентре,
быть с вечностью накоротке.
Мы одиноки меж людьми.
Надменно наше захуданье.

Вы — в этом времени, мы — дале.
Мы утонули в мирозданье
давно, до Ноевой ладьи.

14 мая 1983

Возвращение в Тарусу

Пред Окой преклоненность земли

и к Тарусе томительный подступ.

Медлил в этой глубокой пыли

стольких странников горестный посох.


Нынче май, и растет желтизна

из открытой земли и расщелин.

Грустным знаньем душа стеснена:

этот миг бытия совершенен.


К церкви Бёховской ластится глаз.

Раз еще оглянусь — и довольно.

Я б сказала, что жизнь — удалась,

всё сбылось и нисколько не больно.


Просьбы нет у пресыщенных уст

к благолепью цветущей равнины.

О, как сир этот рай и как пуст,

если правда, что нет в нём Марины.

16 (и 23) мая 1981

Таруса

Глубокий нежный сад, впадающий в Оку...

Глубокий нежный сад, впадающий в Оку,
стекающий с горы лавиной многоцветья.
Начнемте же игру, любезный друг, ау!
Останемся в саду минувшего столетья.

Ау, любезный друг, вот правила игры:
не спрашивать зачем и поманить рукою
в глубокий нежный сад, стекающий с горы,
упущенный горой, воспринятый Окою.

Попробуем следить за поведеньем двух
кисейных рукавов, за блеском медальона,
сокрывшего в себе... ау, любезный друг!..
сокрывшего, и пусть, с нас и того довольно.

Заботясь лишь о том, что стол накрыт в саду,
забыть грядущий век для сущего событья.
Ау, любезный друг! Идете ли? — Иду. —
Идите! Стол в саду накрыт для чаепитья.

А это что за гость? — Да это юный внук
Арсеньевой. — Какой? — Столыпиной. — Ну что же,
храни его Господь. Ау, любезный друг!
Далекий свет иль звук — чирк холодом по коже.

Ау, любезный друг! Предчувствие беды
преувеличит смысл свечи, обмолвки, жеста.
И, как ни отступай в столетья и сады,
душа не сыщет в них забвенья и блаженства.

1973

Дорога на Паршино, дале — к Тарусе...

Дорога на Паршино, дале — к Тарусе
Но я возвращаюсь вспять ветра и звезд.
Движенье мое прижилось в этом русле
Длинною туда и обратно — в шесть верст.

Шесть множим на столько, что ровно несметность
Получим. И этот туманный итог
Вернем очертаньям, составившим местность
В канун ее паводков и поволок.

Мой ход непрерывен. Я словно теченье.
Мой долг — подневольно влачиться вперед.
Небес близлежащих ночное значенье
Мою протяженность питает и пьет.

Я — свойство дороги, черта и подробность,
Зачем сочинитель ее жития
все гонит и гонит мой робкий прообраз
В сюжет, что прочней и пространней, чем я?

Близ Паршино и поворота к Тарусе
Откуда мне знать, сколько минуло лет?
Текущее вверх, в изначальное устье,
все странствие длится, а странника нет.

4–5 марта 1984

Путник

Прекрасной медленной дорогой
иду в Алекино (оно
зовет себя: Алекин),
и дух мой, мерный и здоровый,
мне внове, словно не знаком
и, может быть, не современник
мне тот, по склону, сквозь репейник,
в Алекино за молоком
бредущий путник. Да туда ли,
затем ли, ныне ль он идет,
врисован в луг и небосвод
для чьей-то думы и печали?
Я — лишь сейчас, в сей миг, а он —
всегда: пространства завсегдатай,
подошвами худых сандалий
осуществляет ход времен
вдоль вечности и косогора.
Приняв на лоб припек огня
небесного, он от меня
все дальше и — исчезнет скоро.
Смотрю вослед своей душе,
как в сумерках на убыль света,
отсутствую и брезжу где-то
те ли еще, то ли уже.
И, выпроставшись из артерий,
громоздких пульсов и костей,
вишу, как стайка новостей,
в ночи не принятых антенной.
Мое сознанье растолкав
и заново его туманя
дремотной речью, тетя Маня
протягивает мне стакан
парной и первобытной влаги.
Сижу. Смеркается. Дождит.
Я вновь жива и вновь должник
вдали белеющей бумаги.
Старуха рада, что зятья
убрали сено. Тишь. Беспечность.
Течет, впадая в бесконечность,
журчание житья-бытья.
И снова путник одержимый
вступает в низкую зарю,
и вчуже долго я смотрю
на бег его непостижимый.
Непоправимо сир и жив,
он строго шествует куда-то,
как будто за красу заката
на нем ответственность лежит.

1966

Ревность пространства. 9 марта

Объятье — вот занятье и досуг.
В семь дней иссякла маленькая вечность.
Изгиб дороги — и разъятье рук.
Какая глушь вокруг, какая млечность.

Здесь поворот — но здесь не разглядеть
от Паршина к Тарусе поворота.
Стоит в глазах и простоит весь день
все-белизны сплошная поволока.

Даль — в белых нетях, близь — не глубока,
она — белка, а не зрачка виденье.
Что за Окою — тайна, и Ока —
лишь знание о ней иль заблужденье.

Вплотную к зренью поднесен простор,
нет, привнесен, нет втиснут вглубь, под веки,
и там стеснен, как непомерный сон,
смелее яви преуспевший в цвете.

Вход в этот цвет лишь ощупи отверст.
Не рыщу я сокрытого порога.
Какого рода белое окрест,
если оно белее, чем природа?

В открытье — грех заглядывать уму,
пусть ум поможет продвигаться телу
и встречный стопор взору моему
зовет, как все его зовут: метелью.

Сужает круг все сущее кругом.
Белеют вместе цельность и подробность.
Во впадине под ангельским крылом
вот так бело и так темно, должно быть.

Там упасают выпуклость чела
от разноцветья и непостоянства.
У грешного чела и ремесла
нет сводника лютее, чем пространство.

Оно — влюбленный соглядатай мой.
Вот мучит белизною самодельной,
но и прощает этой белизной
вину моей отлучки семидневной.

Уж если ты себя творишь само,
скажи: в чем смысл? в чем тайное веленье?
Таруса где? где Паршино-село?
Но, скрытное, молчит стихотворенье.

9—11 марта 1981, Таруса

Черный ручей

В деревне его называют Черным,
Я не знаю, по выдумке чьей.
Он, как все ручейки, озорной и проворный,
Чистый, прозрачный ручей.

В нем ходят, кряхтя, косолапые утки,
Перышки в воду роняя свои.
Он льется, вокруг расплескав незабудки,
Как синие капли своей струи.

Может, он потому мне до боли дорог,
Что в нем отразился лопух в пыли,
Прямая береза, желтый пригорок —
Родные приметы моей земли.

Яркие камешки весело моя,
Он деловито бежит в Оку.
А я бы скучала у Черного моря
По этому Черному ручейку.

1967