Блок Александр Александрович

(1880 — 1921)

Совершенно точно, что большинство людей, говоря о Блоке, в первую очередь вспоминают, что в этой жизни бывает красиво и можно дышать «духами и туманами», а уж во вторую — о том, как все это непрочно и мимолетно, потому как в любой момент может появиться необходимость принимать как данность вышедших из-за какого-нибудь недавно еще мирного угла «двенадцать» под завывание ветра, от которого спасения нет и не будет, потому как теперь он «на всем божьем свете». Жизнь Александра Александровича между периодом прекрасных туманов и беспощадных ветров пронеслась как-то уж трагически быстро. Вот еще вчера — рождение в Петербурге в семье университетских профессоров и ученых, первые стихи, написанные в пять лет, и великолепные мгновения, проводимые начиная с 10-летнего возраста вместе с кузенами за созданием рукописных журналов с названиями сначала «Корабль», а позднее «Вестник», а уже сегодня — разлады в семье с любимой прекрасной дамой и смерть отца, родных людей. Еще совсем недавно — поездки каждое лето в подмосковное имение деда Шахматово, домашние театральные спектакли, увлечение театром с 16 лет и учеба среди знаменитых друзей в Петербургском университете на юридическом и историко-филологическом факультетах, а уже на горизонте — Первая мировая и с 1916 года — служба в инженерной части Всероссийского Земского союза и приспосабливание к меняющимся обстоятельствам, когда духовные высоты сводятся, по словам поэта, к интересам «кушательным и лошадиным». Еще свежи незабываемые ощущения от влюбленностей в частых заграничных вояжах в Италию, Бельгию, Германию, от серии итальянских стихов, за которые его приняли в изысканное общество, называвшееся «Академией», где состояли Валерий Брюсов, Михаил Кузмин, Вячеслав Иванов, Иннокентий Анненский, а уже две взявшие Россию в тиски революции определяют Блока в мае 1917 года на работу в Чрезвычайную следственную комиссию для расследования противозаконных по должности действий бывших министров, главноуправляющих и прочих высших должностных лиц как гражданских, так и военных и морских ведомств в должности редактора. Возможно, поэт еще помнит, как короткое время назад, в 1912 году, его свеженаписанную драму «Роза и Крест» хвалили К. Станиславский и В. Немирович-Данченко, но поставить в театре не успели, зато теперь, в августе 1917 года, Блок трудится над рукописью, о которой и помыслить недавно не мог, а ныне рассматривал как часть будущего отчёта Чрезвычайной следственной комиссии и которая была опубликована в журнале «Былое» в 1919 году и в виде книжки под названием «Последние дни Императорской власти» — в 1921-м.

От таких перестановок и смен жизненных декораций не успевали прийти в себя и более сильные товарищи, а уж у вышедшего из профессорской семьи любителя «золотого, как небо, аи» представителя русского символизма, шансов было и вовсе мало. Парадоксальное сочетание мистического и бытового, отрешённого и повседневного вообще характерно для всего творчества Блока в целом. Это есть отличительная особенность и его психической организации, и, как следствие, его собственного, блоковского символизма. Хотя именно Александр Блок был одним из немногих деятелей искусства Петрограда, кто не просто принял советскую власть, но согласился работать в её пользу. Власть широко начала использовать имя поэта в своих целях. На протяжении 1918–1920 годов Блока, чаще всего вопреки его воле, назначали и выбирали на различные должности в организациях, комитетах, комиссиях, своё состояние того периода он описывает словами «меня выпили». О стихах уже речи не шло, он напишет 1919 году.: «Почти год как я не принадлежу себе, я разучился писать стихи и думать о стихах...» До революции музыкальность стихов Блока убаюкивала аудиторию, погружала её в некий сомнамбулический сон. Потом в его произведениях появились интонации отчаянных, хватающих за душу цыганских песен, ну а еще позднее он оказался захвачен стихийной стороной революции. «Мировой пожар» казался ему целью, а не этапом. И цель, и этап померкли совсем быстро, слившись в единую линию трагедий, смертей, разрухи.

Было бы чудом, если бы кончилось все это каким-то иным образом. Но чуда не случилось, и о стихах поэт вспомнил уже перед скорой смертью в августе 1921 года, когда как одержимый был полон единственной мыслью: все ли экземпляры «Двенадцати» уничтожены. Оно и понятно — революции ломают мальчиков с благими намерениями беспощадно, и никакие «белые венчики из роз» и их носители ни помощниками, ни защитниками не становятся. Наверное, Александр Блок в глубине души догадывался об этом с самого начала, но очень уж ему хотелось верить в «мировой оркестр народной души». Вера закончилась вместе со словами, сказанными художнику, оформлявшему первое издание поэмы «Двенадцать»: «...я задыхаюсь, задыхаюсь, задыхаюсь! Мы задыхаемся, мы задохнёмся все. Мировая революция превращается в мировую грудную жабу!» О революциях и жабах разговор отдельный и непростой, а вот с памятью об этом поэте и нашей любовью к нему все предельно ясно — они выжили и укрепились.

Блок Александр Александрович

Совершенно точно, что большинство людей, говоря о Блоке, в первую очередь вспоминают, что в этой жизни бывает красиво и можно дышать «духами и туманами», а уж во вторую — о том, как все это непрочно и мимолетно, потому как в любой момент может появиться необходимость принимать как данность вышедших из-за какого-нибудь недавно еще мирного угла «двенадцать» под завывание ветра, от которого спасения нет и не будет, потому как теперь он «на всем божьем свете». Жизнь Александра Александровича между периодом прекрасных туманов и беспощадных ветров пронеслась как-то уж трагически быстро. Вот еще вчера — рождение в Петербурге в семье университетских профессоров и ученых, первые стихи, написанные в пять лет, и великолепные мгновения, проводимые начиная с 10-летнего возраста вместе с кузенами за созданием рукописных журналов с названиями сначала «Корабль», а позднее «Вестник», а уже сегодня — разлады в семье с любимой прекрасной дамой и смерть отца, родных людей. Еще совсем недавно — поездки каждое лето в подмосковное имение деда Шахматово, домашние театральные спектакли, увлечение театром с 16 лет и учеба среди знаменитых друзей в Петербургском университете на юридическом и историко-филологическом факультетах, а уже на горизонте — Первая мировая и с 1916 года — служба в инженерной части Всероссийского Земского союза и приспосабливание к меняющимся обстоятельствам, когда духовные высоты сводятся, по словам поэта, к интересам «кушательным и лошадиным». Еще свежи незабываемые ощущения от влюбленностей в частых заграничных вояжах в Италию, Бельгию, Германию, от серии итальянских стихов, за которые его приняли в изысканное общество, называвшееся «Академией», где состояли Валерий Брюсов, Михаил Кузмин, Вячеслав Иванов, Иннокентий Анненский, а уже две взявшие Россию в тиски революции определяют Блока в мае 1917 года на работу в Чрезвычайную следственную комиссию для расследования противозаконных по должности действий бывших министров, главноуправляющих и прочих высших должностных лиц как гражданских, так и военных и морских ведомств в должности редактора. Возможно, поэт еще помнит, как короткое время назад, в 1912 году, его свеженаписанную драму «Роза и Крест» хвалили К. Станиславский и В. Немирович-Данченко, но поставить в театре не успели, зато теперь, в августе 1917 года, Блок трудится над рукописью, о которой и помыслить недавно не мог, а ныне рассматривал как часть будущего отчёта Чрезвычайной следственной комиссии и которая была опубликована в журнале «Былое» в 1919 году и в виде книжки под названием «Последние дни Императорской власти» — в 1921-м.

От таких перестановок и смен жизненных декораций не успевали прийти в себя и более сильные товарищи, а уж у вышедшего из профессорской семьи любителя «золотого, как небо, аи» представителя русского символизма, шансов было и вовсе мало. Парадоксальное сочетание мистического и бытового, отрешённого и повседневного вообще характерно для всего творчества Блока в целом. Это есть отличительная особенность и его психической организации, и, как следствие, его собственного, блоковского символизма. Хотя именно Александр Блок был одним из немногих деятелей искусства Петрограда, кто не просто принял советскую власть, но согласился работать в её пользу. Власть широко начала использовать имя поэта в своих целях. На протяжении 1918–1920 годов Блока, чаще всего вопреки его воле, назначали и выбирали на различные должности в организациях, комитетах, комиссиях, своё состояние того периода он описывает словами «меня выпили». О стихах уже речи не шло, он напишет 1919 году.: «Почти год как я не принадлежу себе, я разучился писать стихи и думать о стихах...» До революции музыкальность стихов Блока убаюкивала аудиторию, погружала её в некий сомнамбулический сон. Потом в его произведениях появились интонации отчаянных, хватающих за душу цыганских песен, ну а еще позднее он оказался захвачен стихийной стороной революции. «Мировой пожар» казался ему целью, а не этапом. И цель, и этап померкли совсем быстро, слившись в единую линию трагедий, смертей, разрухи.

Было бы чудом, если бы кончилось все это каким-то иным образом. Но чуда не случилось, и о стихах поэт вспомнил уже перед скорой смертью в августе 1921 года, когда как одержимый был полон единственной мыслью: все ли экземпляры «Двенадцати» уничтожены. Оно и понятно — революции ломают мальчиков с благими намерениями беспощадно, и никакие «белые венчики из роз» и их носители ни помощниками, ни защитниками не становятся. Наверное, Александр Блок в глубине души догадывался об этом с самого начала, но очень уж ему хотелось верить в «мировой оркестр народной души». Вера закончилась вместе со словами, сказанными художнику, оформлявшему первое издание поэмы «Двенадцать»: «...я задыхаюсь, задыхаюсь, задыхаюсь! Мы задыхаемся, мы задохнёмся все. Мировая революция превращается в мировую грудную жабу!» О революциях и жабах разговор отдельный и непростой, а вот с памятью об этом поэте и нашей любовью к нему все предельно ясно — они выжили и укрепились.


Стихи Об усадьбе Шахматово

Стихи о России

О каких местах писал поэт

Полный месяц встал над лугом...

Полный месяц встал над лугом
Неизменным дивным кругом,
Светит и молчит.
Бледный, бледный луг цветущий,
Мрак ночной, по нем ползущий,
Отдыхает, спит.
Жутко выйти на дорогу:
Непонятная тревога
Под луной царит.
Хоть и знаешь: утром рано
Солнце выйдет из тумана,
Поле озарит,
И тогда пройдешь тропинкой,
Где под каждою былинкой
Жизнь кипит.

21 июля 1898, с. Шахматово

З.Н. Гиппиус

Рожденные в года глухие
Пути не помнят своего.
Мы — дети страшных лет России —
Забыть не в силах ничего.

Испепеляющие годы!
Безумья ль в вас, надежды ль весть?
От дней войны, от дней свободы —
Кровавый отсвет в лицах есть.

Есть немота — то гул набата
Заставил заградить уста.
В сердцах, восторженных когда-то,
Есть роковая пустота.

И пусть над нашим смертным ложем
Взовьется с криком воронье, —
Те, кто достойней, Боже, Боже,
Да узрят царствие твое!

8 сентября 1914

На поле Куликовом

<...>
О, Русь моя! Жена моя! До боли
Нам ясен долгий путь!
Наш путь — стрелой татарской древней воли
Пронзил нам грудь.

Наш путь — степной, наш путь — в тоске безбрежной —
В твоей тоске, о, Русь!
И даже мглы — ночной и зарубежной —
Я не боюсь.

Пусть ночь. Домчимся. Озарим кострами
Степную даль.
В степном дыму блеснет святое знамя
И ханской сабли сталь...

И вечный бой! Покой нам только снится
Сквозь кровь и пыль...
Летит, летит степная кобылица
И мнет ковыль...

И нет конца! Мелькают версты, кручи...
Останови!
Идут, идут испуганные тучи,
Закат в крови!
Закат в крови! Из сердца кровь струится!
Плачь, сердце, плачь...
Покоя нет! Степная кобылица
Несется вскачь!

7 июня 1908

На поле Куликовом

<...>
В ночь, когда Мамай залег с ордою
Степи и мосты,
В темном поле были мы с Тобою, —
Разве знала Ты?

Перед Доном темным и зловещим,
Средь ночных полей,
Слышал я Твой голос сердцем вещим
В криках лебедей.

С полуночи тучей возносилась
Княжеская рать,
И вдали, вдали о стремя билась,
Голосила мать.

И, чертя круги, ночные птицы
Реяли вдали.
А над Русью тихие зарницы
Князя стерегли.

Орлий клёкот над татарским станом
Угрожал бедой,
А Непрядва убралась туманом,
Что княжна фатой.

И с туманом над Непрядвой спящей,
Прямо на меня
Ты сошла, в одежде свет струящей,
Не спугнув коня.

Серебром волны блеснула другу
На стальном мече,
Освежила пыльную кольчугу
На моем плече.

И когда, наутро, тучей черной
Двинулась орда,
Был в щите Твой лик нерукотворный
Светел навсегда.

14 июня 1908

Россия

Опять, как в годы золотые,
Три стертых треплются шлеи,
И вязнут спицы росписные
В расхлябанные колеи...

Россия, нищая Россия,
Мне избы серые твои,
Твои мне песни ветровые, —
Как слезы первые любви!

Тебя жалеть я не умею
И крест свой бережно несу...
Какому хочешь чародею
Отдай разбойную красу!

Пускай заманит и обманет, —
Не пропадешь, не сгинешь ты,
И лишь забота затуманит
Твои прекрасные черты...

Ну что ж? Одно заботой боле —
Одной слезой река шумней
А ты все та же — лес, да поле,
Да плат узорный до бровей...

И невозможное возможно,
Дорога долгая легка,
Когда блеснет в дали дорожной
Мгновенный взор из-под платка,
Когда звенит тоской острожной
Глухая песня ямщика!..

1908

Русь

Ты и во сне необычайна.
Твоей одежды не коснусь.
Дремлю — и за дремотой тайна,
И в тайне — ты почиешь, Русь.

Русь, опоясана реками
И дебрями окружена,
С болотами и журавлями,
И с мутным взором колдуна,

Где разноликие народы
Из края в край, из дола в дол
Ведут ночные хороводы
Под заревом горящих сел.

Где ведуны с ворожеями
Чаруют злаки на полях
И ведьмы тешатся с чертями
В дорожных снеговых столбах.

Где буйно заметает вьюга
До крыши — утлое жилье,
И девушка на злого друга
Под снегом точит лезвее.

Где все пути и все распутья
Живой клюкой измождены,
И вихрь, свистящий в голых прутьях,
Поет преданья старины...

Так — я узнал в моей дремоте
Страны родимой нищету,
И в лоскутах ее лохмотий
Души скрываю наготу.

Тропу печальную, ночную
Я до погоста протоптал,
И там, на кладбище ночуя,
Подолгу песни распевал.

И сам не понял, не измерил,
Кому я песни посвятил,
В какого бога страстно верил,
Какую девушку любил.

Живую душу укачала,
Русь, на своих просторах ты,
И вот — она не запятнала
Первоначальной чистоты.

Дремлю — и за дремотой тайна,
И в тайне почивает Русь.
Она и в снах необычайна,
Ее одежды не коснусь.

24 сентября 1906

Скифы

Мильоны — вас. Нас — тьмы, и тьмы, и тьмы.
Попробуйте, сразитесь с нами!
Да, скифы — мы! Да, азиаты — мы,
С раскосыми и жадными очами!

Для вас — века, для нас — единый час.
Мы, как послушные холопы,
Держали щит меж двух враждебных рас
Монголов и Европы!
<...>
Россия — Сфинкс. Ликуя и скорбя,
И обливаясь черной кровью,
Она глядит, глядит, глядит в тебя
И с ненавистью, и с любовью!..
<...>

1918