Пушкин Александр Сергеевич

Про Пушкина мы знаем всё. Столько поколений школьных учеников и учителей — о нем, столько за два века научных работ и исследований, толстых мемуаров и всевозможных изданий, постановки, фильмы, картины — о нем, и, конечно, сами его гениальные строчки и целые стихи, живущие как бы сами по себе с каждым из нас — все это тоже о нем и уже стало частью нашей жизни по умолчанию. Даже если не мыслить литературоведческими терминами о том, что Александр Сергеевич — это величайший национальный русский поэт и основоположник современного русского литературного языка, все равно многое из его биографии знает каждый: родился в Москве, в Немецкой слободе в семье, где отец родом из разветвлённого нетитулованного дворянского рода Пу, а мать — «прекрасная креолка» и внучка Ганнибала. Каждое лето мальчик проводил у своей бабушки по матери Марии Алексеевны Ганнибал в подмосковном селе Захарово, близ Звенигорода, где его любили как бы впрок, на будущие непростые годы впереди. Потом он поехал учиться в Царскосельский лицей под Петербургом, который был открыт 19 октября 1811 года, проучился там шесть сказочных лет, приобрел небывалое для обычной жизни количество фантастических друзей, которые в результате и стали гордостью и славой России, ее интеллектуальной и духовной элитой.

После выпуска из лицея в 1817 году он — коллежский секретарь в Коллегии иностранных дел, постоянный посетитель петербургских театров, участник заседаний литературного общества «Арзамас», куда был принят ещё будучи учеником Лицея, в 1819 году вступает в члены литературно-театрального сообщества «Зеленая лампа», которым руководит «Союз благоденствия», связанный с декабристами, и, не участвуя в деятельности первых тайных организаций, Пушкин тем не менее связан крепкими дружескими узами со многими активными членами декабристских обществ, пишет политические эпиграммы и стихи «К Чаадаеву» («Любви, надежды, тихой славы...», 1818), «Вольность» (1818), «Деревня» (1819), распространявшиеся в списках.

Про наказание за его вольнолюбивые стихи знает любой советский, а потом российский школьник, хоть когда-то и хоть где-то учившийся: поэта в 1820 году отправляют в южную ссылку — кишиневскую. По дороге он заболел, перекупавшись в холодной речной воде, и неожиданно его маршрут к месту ссылки превратился в романтическое путешествие к месту отдыха — проезжавшая мимо семья знаменитого героя войны генерала Раевского забирает его с собой полечиться на Кавказ и в Крым. Заехав по дороге в Таганрог, семья с поэтом добирается до тогдашней Тавриды: Феодосия, Симферополь, Керчь, Кафа, Бахчисарай, Гурзуф, славный мезонин в доме герцога Ришелье, прогулки вдоль берега то ласкового, то грозного моря, поездки верхом в горы, к вершине Аю-Дага, лодочная прогулка к мысу Суук-Су. Не очень известно, что вывезла из путешествия семья Раевского, а поэт постарался на славу — элегии, лирические стихи, плодотворную работу над поэмой «Кавказский пленник», замысел поэмы «Бахчисарайский фонтан» и романа «Евгений Онегин». В конце жизни он вспоминал о Крыме: «Там колыбель моего Онегина».

Слишком непонятную по тем временам креативную радость поэта тут же почувствовала не жалующая это чувство в своих подданных российская государственность, и почти сразу же последовала новая ссылка — в имение матери Михайловское Псковской губернии. Там он пробудет два года, до сентября 1826-го, там начнет формулировать свое профессиональное кредо в «Разговоре книгопродавца с поэтом» и размышлять о жестокой власти исторических обстоятельств над личностью в поэме «К морю», писать поэму «Цыганы» и продолжать создание романа в стихах, возобновит работу над автобиографическими записками, обдумает сюжет народной драмы «Борис Годунов» и завершит ее в 1825 году, напишет шуточную поэму «Граф Нулин». А всего эта михайловская ссылка подарит нам больше ста произведений, среди которых как пароль ко всему прекрасному — знаменитое «Я помню чудное мгновенье...». Будут в этих местах еще и незабвенная няня Арина Родионовна с прекрасным пушкинским методом увеселить сердце — «где же кружка...», и мистический, просто как будто из сказки молниеносный приезд верного друга Ивана Пущина, оставившего навсегда поэту трагический звон колокольчика, и, конечно же, общеизвестный заяц, перебежавший дорогу Пушкину, собравшемуся в столицу как раз накануне декабрьского восстания.

Какое место в биографии Александра Сергеевича занимает знакомство и сватовство к прелестной Наталье Гончаровой, ясно каждому, их свадьба и венчание 18 февраля (2 марта) 1831 года в московской церкви Большого Вознесения у Никитских Ворот стали легендой, дом, где они жили после венчания на Арбате, стал в наше время музеем, а творчество поэта того времени стало считаться наивысшей, непревзойденной вершиной. Начался этот период, обогативший всех нас и литературно, и духовно, еще до свадьбы, когда он вынужденно, из-за холерных карантинов, «застрял» осенью 1830 года в нижегородском имении своего отца Болдино. Тут неожиданно для него самого родились необыкновенные жемчужины — произведения «Повести покойного Ивана Петровича Белкина» («Повести Белкина»), «Опыт драматических изучений» («Маленькие трагедии»), последние главы «Евгения Онегина», «Домик в Коломне», «История села Горюхина», «Сказка о попе и работнике его Балде», несколько набросков критических статей и около 30 стихотворений. А уж повторное пребывание в Болдино осенью 1833 года поставит название этого поселения на высоту поэтического эталона. Вторая Болдинская осень Пушкина будет вдвое короче, нежели три года назад, но по значению они соразмерны. За полтора месяца Пушкин завершает работу над «Историей Пугачева» и «Песнями западных славян», начинает работу над повестью «Пиковая дама», создаёт поэмы «Анджело» и «Медный всадник», «Сказку о рыбаке и рыбке» и «Сказку о мертвой царевне и о семи богатырях», стихотворение в октавах «Осень». Будет и третий приезд в Болдино, в 1834-м, а потом будет и осень в Михайловском в 1835-м, подарившая потомкам «Сцены из рыцарских времён», «Египетские ночи», волшебные строки «Вновь я посетил».

Пока еще будет. Но главное ощущение в биографии Пушкина после его женитьбы — сужение кольца тьмы и трагического напряжения вокруг поэта. Непростая жизнь с молодой женой в Петербурге, интриги сытой и скучающей аристократической молодежи вокруг поэта, надзор жандармского полицейского управления, удушливая опека деспотичного царя с навязчивыми требованиями службы и оскорбительными преследованиями, запрещение публикаций произведений и вечная нехватка денег для большой семьи с четырьмя детьми, непонимание даже самых близких людей всего того, что происходило с поэтом и вокруг него, и, наконец, взорвавшая петербургское общество история с травлей поэта и смертельной его дуэлью с хорошо использованным врагами поэта голландскоподданным Дантесом в январе 1837 года — никакая попытка пересказывать происходящее, никакой разбор хоть по дням, хоть по часам все равно не даст представления об измученной, раздерганной, исполосованной обидами и оскорблениями душе поэта.

В последний свой, посмертный, приезд, после отпевания в Конюшенной церкви в Петербурге и почти тайной отправки мертвого тела поэта перепугавшейся властью подальше от столицы, он уже навсегда останется на землях Псковской губернии, где было так много встреч при жизни, и найдет приют после смерти на территории ее Святогорского монастыря.

Мы знаем о Пушкине всё. Но дойдя до последней даты в его жизни, так и не знаем главного — как у него получалось знать о нас всех еще больше?

Вот не приглашали декабристы поэта в свои кружки и на свои тайные совещания, но когда после восстания Пушкин попросил друга Жуковского узнать, какие мнения есть во дворце о его участии в этом событии, тот запаниковал: «Ты ни в чем не замешан — это правда. Но в бумагах каждого из действовавших находятся стихи твои..» Вот писано и сказано о восстании декабристов космическое количество букв и слов, а самые главные про «гордое терпение», сохранить которое — подвиг и последняя надежда узников, смог подобрать только Пушкин, обессмертив жертву друзей-узников. Вот рождаются уже двести лет на Русской земле дети, которые не просили, но для которых уже готовы сказочные слова про золотую рыбку и неумную старуху, про дуб с цепью и ученым котом, много «неведомых» дорожек с «невиданными зверями», богатыри в любом количестве и колдун с бородой в небесах. А уж дамы, которые становились музами поэта в любой срок, начиная с лицейской юности и до самых последних светских будней, получив в подарок от поэта заветное количество строк, становились богинями на века, и потом в глубокой старости оказывалось, что все самое лучшее, что было у них в жизни, — это хранящаяся на пыльном чердаке заветная шкатулка с этими пушкинскими строчками и светлое воспоминание о ярком, безоглядном, щедром гении. Вот не просили его вроде ни о чем этом, а он подарил, — и оказались все подарки такие своевременные, такие желанные для адресатов.

Он прикасался к какому-то событию или чьей-то судьбе — и это становилось откровением и вехой в истории. Хоть шеф жандармов Бенкендорф, хоть все Дантесы и Данзасы вместе взятые, да и хоть сам царь Николай I, обо всех них памяти ровно столько, сколько того пожелал Александр Сергеевич с друзьями.

Точно так же открытиями на века становились и места, где он бывал и которые удостаивал внимания. Причем он дарил нам не только парадные картинки городов и весей, а как-то умудрялся сделать нам родными те места, куда другие раньше не заглядывали. Это и Петербург, где помимо дворцов, балов и медных всадников всем открылись бедные окраины и затаенные уголки. Это и Москва, которую он ласково гладил по головам ее «церквей и колоколен» — «Ах, братцы, как я был доволен...», но при этом в обычных бульварных переулках нашлись и царские палаты, и до сих пор, лавируя между престижными авто, мы готовы увидеть возок, сворачивающий у «Харитонья» в переулке и ни капельки не удивиться. Что уж говорить о просторах и перелесках псковских и нижегородских деревень, названия которых стали символами красоты и родины — Михайловское, Болдино, Тригорское. Или о провинциальных городках и уголках Российской империи, где, заехав на пару часов, как, например, в запыленный крымский поселок Бахчисарай с ханским забытым дворцом, он находил «испорченный фонтан», «из заржавленной железной трубки» которого едва капала вода, но умудрялся увидеть недалеко еще две завядшие розы и подарить всему миру красивую историю роз, слез и мрамора. Даже далекую южную окраину с ее природным бедствием 1823–1824 годов — нашествием саранчи — сумел он оставить в памяти всех поколений. Когда губернатор Новороссийского края граф Воронцов отправил поэта в качестве сосланного чиновника изучать на полях положение дел с саранчой, поэт принес короткий отчет: «Саранча летела, летела и села; всё съела и вновь улетела..» Гнев властей предержащих был обеспечен, но и восторг грядущих поколений — тоже.

Как же удавалось ему отгадать, предвидеть, подарить нам именно ту красоту и чувства, которые мы так ждали в местах и событиях, которые так точно находил для нас поэт. Вопрос скорее риторический, но есть и одно воспоминание, которое, может быть, немного поможет с ответом. Один из выпускников Царскосельского лицея более поздних лет вспоминал, что после выпуска неожиданно встретил Пушкина, который, «увидав на мне лицейский мундир, подошел и спросил: „Вы, верно, только что выпущены из Лицея?“ — „Только что выпущен с прикомандированием к гвардейскому полку, — ответил я. — А позвольте спросить вас, где вы теперь служите?“ — „Я числюсь по России“, — был ответ Пушкина». Так и числится по настоящую пору. На радость России.